(no subject)

[lotos_tea]

И еще два рассказа моего мужа:

Чуткость
Взять, например, меня. Кстати, меня очень удобно брать например, меня, как ни возьми, будет хорошо. Человек такой просто, и тут уже ничего не исправить. Так вот, взять меня и спросить, а что я делаю, чтобы моя жена была счастлива? Я честно отвечу, что ничего не делаю, совершенно ничего специального не делаю, я просто у неё есть и этого уже слишком. Тем не менее, она счастлива, у неё просто нет альтернативы. Женщине просто нужно внимание и чуткость, невозможно делать внимательность и чуткость, нужно просто быть таким. Начал я с того, что дал вам взять меня например. Так вот.
Жена готовит ужин, я, соответственно жду, потому что она готовит ужин мне, как я могу не ждать - женщина старается, да и я есть хочу. Я не иду смотреть в это время телевизор или, положа пузо рядом с собой, читать прессу. Я сажусь на кухне к столу, закуриваю, и очень внимательно и чутко принимаю участие в процессе. Советую шинковать капусту помельче, или покрупнее, заостряю внимание, чтобы она не порезала пальцы, ты, говорю, по сторонам-то не смотри, палец отрежешь, когда я поесть смогу? Интересуюсь, много ли холестирина в подсолнечном масле, которое она льёт в сковородку, советую не лить так много - жирно будет, а я жирно не люблю, или наоборот, подлить побольше - чтоб не пригорело, да и сухое как-то есть невкусно. Интересуюсь, посолила ли, поперчила. Замечаю, чтоб много посуды не пачкала, когда готовит, мыть-то ей самой, я же переживаю - много посуды - устанет быстрее, а то и не домоет. Когда поел, обязательно надо поблагодарить. Я всегда так и спрашиваю, когда кофе пью, я тебе мол спасибо уже говорил за вкусную еду? Она говорит, вроде говорил, скажи ещё раз, если не сложно. Мне не сложно, но это будет уже нечестно, это будет уже враньём. Нууу, говорю, второй раз я тебе спасибо скажу, когда ты меня второй раз накормишь. Ты что, сегодня ещё есть собрался? Это она меня спрашивает. Ну а как же, если я перед сном не поем, я не засну, ты же понимаешь, как это может быть плохо? Ладно, ладно, тут же соглашается - приготовлю. Когда она со стола убирает, я снова очень внимателен, советую протереть получше вон там и вот тут, а потом ещё и сухой тряпкой. Если она что-то пролила, я вместе с ней расстраиваюсь, мол как же так, ну что это такое, ну как так можно. Она вытирает пролитое, а я спешу опередить её расстройство, тряпку вот мол испачкала, что все прямо сегодня такое? Она меня успокаивает, Михаил, мол, не расстраивайся - буду мыть посуду вымою и тряпку. Мне не сложно, я прекращаю расстраиваться, если она так сама с посудой решила, зачем спорить?
И я не просто так это делаю, я вникаю, я с душой подхожу. Женщине главное внимание, она сама определит, когда этого внимания ей уже хватит, моя сама всегда так и говорит, Михаил, мол, сходи полежи, а? Тут я снова проявляю чуткость и иду лежать, бывает телевизор включу или в прессе по передовице пробегусь.

Меч Ориона
В морозный день, когда уже стемнеет, и небо без облаков, на нём особенно много звёзд, это я вам говорю, я видел это и потому знаю. Много раз воспетые разнообразными поэтами, жадными до всего красивого, и прозаиками, которым тоже нужно что-то воспевать, звёзды, тем не менее, переживают всех своих описателей и воспевателей поколение за поколением. И, если верить нашему школьному учителю астраномии Акимычу, многих звёзд, видом которых мы восторгаемся, уже давно нет. А Акимычу можно верить, мужик он правильный, хоть и дымил на чёрной лестнице на переменах, когда его никто не видел, но это не от жадности а из чисто педагогических соображений директрисы. Так вот, даже если Акимыч насвистел, я ему верю, потомучто мне так хочется. Клоню я к тому, что если в морозный день, когда уже стемнеет, небо без облаков, то можно задрать, пардон, лицо, и восхититься прелестью небесного свода, усыпанного теми самыми звёздами, многих из которых уже и нет и не было при моём прадедушке и точно также, как сейчас, не будет при моей правнучке. При этом, кстати, очень даже можно и хорошенько, пардон, упасть, кругом же голый лёд, или попасть под бампер автомабиля, кругом же мудакоф полно и все на машинах. А звёзд на небе много, точно говорю, я видел. Я же не всегда был таким, как сейчас, умным, когда-то и меня восхищало прекрасное, и я тонул в безмолвии и глубине, звёзды и мне когда-то были близки, кажется вот только руку протяни.
Частенько по вечерам мы с женой гуляем по улицам, неспеша так, разговаривая о привычном, дышим воздухом, стресс, значит, снимаем - расслабляемся. Спортсмены блин, три-четыре километра пешим шагом перед сном. Ну а куда мне деваться-то, как в песне - "одевайся потеплей и по тишине аллей ...". Я же не зверь, я же понимаю - женское счастье и всё такое. И вот идём мы, значит, я курю себе, смотрю чтоб значит жена, пардон, не упала, на льду или на поребрике, она же смотрит на звёзды, орионы там всякие с мечами, гончие какие-то. Думаю, как бы мне так половчее, мимо ларька проходя, зацепить литра полтора пива, чтоб уж окончательно все стрессы снять по-человечески. А она мне, а вон, говорит, орион, видишь? Ясный пень говорю, чтоб я орион да не видел, вижу я твой орион. Сам думаю, какой нахрен орион можно увидеть, когда там столько звёзд натыкано совершенно беспорядочно? А она говорит, красиво, говорит, небо такое и звёзды смотри какие яркие. Да говорю, красиво, только холодно говорю чо-та, и курю себе дальше. Здесь, говорит, небо совсем другое, не такое, как В Иркутске. Она сама родом из Иркутска, но ей повезло - вышла за меня замуж, и живет теперь, на родине мужа. Звезды, говорит, тут совсем по другому, вот бы карту звездного неба посмотреть которое вот здесь. Извини, говорю, не захватил с собой карты неба, не подумал как-то, и курю себе дальше.
Но я не всегда, конечно, был таким, как сейчас умным, когда-то и меня восхищало прекрасное, и я тонул в безмолвии и глубине, звёзды мне были близки, кажется - вот только руку протяни. Лежа на спине на дне кузова КРАЗа, я смотрел в это звёздное небо и проклинал эту грёбаную жизнь, и грёбаную красоту, которой так много вокруг, и которая вся не для меня. Денёк выдался ясный, морозный и с часу дня я ехал в кузове КРАЗа по просёлочной дороге, ветерок такой освежающий в лицо, пара пустых бочек из-под соляры колдыбалась по кузову, подпрыгивая и звеня. Мороз-то был небольшой, градусов пятнадцать всего. Часа два я выдержал стоя, держась за борт, потом пытался так или иначе присесть, но трясло так, что то жопу отобъёшь, то просто к соседнему борту отлетишь, как та бочка. Надо было за что-то ухватиться, а не за что. И вот часам к шести, когда уже стемнело, и на безоблачном небе остались только орионы и прочие звёзды натыканные беспорядочно, я, в полном безразличии ко всему, просто как был в шинели, лег на спину на дно, скомканный кусок брезента подпихнул под голову, и так ехал еще часа полтора, елозя по дну и подлетая на кочках. Службы оставалось полгода, я был уже опытным бойцом, всё, что надо, уже проклял раньше, всё, что пришлось, понял и запомнил, впитав, но звёздное небо - оно такое, оно проняло, и уже давно озверевший я снова должен был бороться с теми забытыми чувствами, которые прекрасное во мне откопало. Потому что полгода мне ещё всё это не было нужно, оно бы меня убило.
Мелочь, конечно, всё это, если представить, что пережили вот эти вот орионы, и что ещё переживут, но мне без разницы, это моя мелочь, и у нас разные судьбы со звездами.